Ответом на это заявление был взрыв хохота и новые аплодисменты, которые перешли в ритмичные хлопки. Цыгане заиграли быстрее, в такт хлопкам; примеру носильщиков последовали и кое-какие посетители. Я заметил, что люди в разных концах зала прерывают свои разговоры и разворачивают стулья, словно давно ждали этого зрелища. Из задних дверей появился черноволосый долговязый мужчина – как я решил, хозяин – и прислонился к косяку. Судя по всему, он, как и прочие, был настроен не упустить ни малейшей подробности зрелища.

Тем временем носильщики продолжали прихлопывания, все более входя в раж. Некоторые из них принялись в такт стучать ногами. Затем появились два официанта и начали поспешно убирать со стола. В одно мгновение исчезли пивные стаканы, кофейные чашки, сахарницы и пепельницы, и один из носильщиков, грузный бородатый мужчина, влез на стол. Его лицо, частично скрытое лохматой бородой, было ярко-красным – то ли от смущения, то ли от спиртного. Тем не менее на столе он не выказал признаков замешательства и, ухмыляясь во весь рот, пустился в пляс.

Это был странный, статичный танец. Танцор почти не отрывал ног от стола, демонстрируя скорее скульптурные позы, чем проворство и грацию движений. Изображая какого-то греческого бога, бородатый носильщик сделал вид, что поддерживает руками невидимую ношу, – и, под непрекращающиеся стук и крик, принялся медленно, с бедра, поворачиваться вокруг своей оси. На миг я задал себе вопрос, не следует ли относиться к этому представлению как к комическому номеру, однако, несмотря на звучавший вокруг хохот, вскоре понял, что это было бы неверно. Пока я наблюдал за бородачом, кто-то слегка подтолкнул меня локтем и сказал:

– Вот он, мистер Райдер. Наш танец. Танец Носильщиков. Вы, конечно, слышали о нем?

– Да, – отозвался я. – Конечно. Так это и есть тот самый Танец Носильщиков?

– Да, но это только начало. – Говорящий ухмыльнулся и снова ткнул меня локтем в бок.

Я заметил, что из рук в руки переходит большая коробка из коричневого картона. Размером приблизительно с чемодан, она, судя по тому, как легко ее перебрасывали, была пуста. Коробка пропутешествовала вокруг стола, а потом, на определенной стадии танца, ее кинули бородатому носильщику. Все движения носильщиков явно были привычными и хорошо заученными. Точно в тот миг, когда танцор переменил позу и вновь вскинул руки, картонная коробка взлетела вверх и опустилась прямо на его ладони.

Бородач притворился, будто подхватил не пустую коробку, а каменный блок. Под тревожные возгласы он согнулся, словно готовый рухнуть, но потихоньку начал с усилием выпрямляться и наконец вытянулся в струнку, прижимая коробку к груди. Под одобрительные восклицания бородач стал медленно поднимать груз над головой, пока не зафиксировал его на вытянутых руках. Хотя на деле этот фокус не имел ничего общего с подвигом, в нем виделись и достоинство, и драматизм, поэтому я тоже восхищенно приветствовал мнимого героя. Вслед за тем бородач довольно искусно прикинулся, будто ноша становится все легче и легче. Вскоре он уже держал груз одной рукой, одновременно совершая пируэты; перебрасывал коробку через плечо и подхватывал ее у себя за спиной. Чем невесомей становился груз, тем неудержимей делалось веселье коллег. А когда обращение танцора с грузом стало совсем непочтительным, его коллеги принялись обмениваться выразительными взглядами, скалиться и подначивать друг друга, пока на стол не попытался вскарабкаться еще один из их числа – жилистый коротышка с тонкими усиками.

Стол угрожающе зашатался, однако носильщики рассмеялись, как будто это было частью представления, поддержали стол – и очередной солист взобрался наверх. Бородач сперва не заметил коллегу и продолжал забавляться с коробкой, а тот уныло стоял позади него, как кавалер, ожидающий, когда освободится дама, которую он жаждет пригласить. Наконец бородач увидел жилистого и перебросил коробку ему. Поймав ее, жилистый отшатнулся назад: казалось, он вот-вот сверзится со стола. Но он удержался и с большим усилием выпрямился, прижимая коробку к спине. Тем временем бородач, хлопая в ладоши и сияя улыбкой, воспользовался помощью множества протянувшихся ему навстречу рук и спрыгнул со стола.

Жилистый проделал приблизительно те же телодвижения, что и его предшественник, но сопроводил их большим количеством смешных ужимок. Он строил забавные рожи и терял равновесие, наподобие самого настоящего клоуна, чем вызвал бурю аплодисментов. Пока я наблюдал за ним, ритмичные хлопки, визг скрипок, раскаты хохота и фальшиво-удивленные выкрики заполнили, казалось, не только мой слух, но и всю душу. К тому времени, когда коротышку сменил третий носильщик, я почувствовал, что меня заливают волны человеческого тепла. Слова Густава вдруг показались мне удивительно мудрыми. В самом деле, к чему все эти тревоги? Время от времени просто необходимо забывать о заботах и предаваться развлечениям.

Я закрыл глаза и отдался приятной неге, едва сознавая, что не перестаю хлопать в ладоши и отбивать ногой ритм. Моему умственному взору представилось, как мои родители в карете, запряженной лошадьми, въезжают на поляну перед концертным залом. Я видел местных жителей: мужчин в черных куртках, дам в жакетах и шалях, в драгоценных украшениях; как они на полуслове прерывают свои беседы и оборачиваются на стук лошадиных копыт, который слышится из глубины рощи. И тут в море огней ныряет блестящая карета, красивые лошадки замедляют свой бег, и пар из их ноздрей поднимается в вечернее небо. Мать и отец выглядывают из окошка кареты; на их лицах написано взволнованное предвкушение, смешанное, однако, с настороженной сдержанностью; они не решаются всецело поверить в то, что вечер обернется полным, ослепительным триумфом. Облаченные в ливреи лакеи спешат вывести моих родителей из кареты, представители власти выстраиваются в цепочку для приветствия, и на лицах матери и отца появляются подчеркнуто спокойные улыбки, запомнившиеся мне с детства, с тех редких случаев, когда родители приглашали гостей на ланч или обед.

Я открыл глаза и увидел на столе уже двоих носильщиков, которые разыгрывали смешную сценку. Тот, у кого была коробка, делал вид, что изнемогает под ее тяжестью и вот-вот грохнется на пол, но в последнюю минуту передавал груз партнеру. Тут я заметил Бориса (по-видимому, он все время находился в кафе и сидел где-то в углу), который переместился к столу и с нескрываемым восторгом смотрел на обоих танцоров. По тому, как он хлопал и смеялся в нужных местах, можно было заключить, что мальчику хорошо знакомы все детали представления. Он сидел между двумя массивными смуглыми носильщиками, до того похожими друг на друга, что нетрудно было заподозрить в них братьев. С одним из них Борис обменялся замечаниями, тот расхохотался и шутливо Ущипнул ребенка за щеку.

В кафе с площади стекалось все больше народа, притянутого царившим здесь весельем; сделалось тесно. Я обратил также внимание на то, что к двум цыганам-музыкантам добавилось еще трое, и звуки их, скрипок, еще более напористые, чем прежде, неслись с разных сторон. Потом кто-то сзади (мне показалось, что это был не носильщик) выкрикнул: «Густав!» – и этот клич мгновенно подхватили все стоявшие вокруг стола. «Густав, Густав!» – скандировали носильщики нараспев. Носильщик с изможденным нервным лицом, который обращался ко мне раньше, теперь с воодушевлением, хотя и довольно неуклюже, исполнял танец на столе, присоединился к хору и не переставал выпевать «Густав, Густав!», даже когда жонглировал коробкой за спиной.

Я оглянулся в поисках Густава и увидел его рядом с Борисом: он что-то шептал ему на ухо. Один из смуглых братьев тронул Густава за плечо и, как мне показалось, стал горячо упрашивать пожилого носильщика продолжить представление. Густав улыбнулся и скромно покачал головой, однако настойчивость хора лишь возросла. Имя Густава повторяли теперь практически все, кто был в кафе, а также, думаю, и многие из прохожих на площади. Наконец, устало улыбнувшись Борису, Густав поднялся со стула.